Цикл рассказов «Электромотор наглости»

Константин РЫЛЁВ

ИГРА НА РАЗДЕВАНИЕ

                                                            -Ты сдал экзамен, сынок ?- спросила мама студента.

                                                               -Нет, просто преподавателю так понравился  мой         ответ,  что он попросил меня придти еще раз.

                                      Народная мудрость

          Доцента математики Петра Петровича Лохненко (по прозвищу Петрик), боялись все, включая золотых медалисток. Когда он вел по журналу костистым пальцем, выбирая жертву для ответа, в аудитории были слышны мухи, бродившие по стеклам в соседнем здании.

Того кто опаздывал, он вызывал автоматически. Я опаздывал всегда. После четвертой двойки Петр Петрович разрешил мне единственному после опоздания спокойно идти на свое место...

          Как-то он, дойдя до очередной фамилии пальцем, остановился и неожиданно спросил меня:

          - Коньков, а почему бы вам самому не поднять руку и не вызваться к доске?

          - Нет уж, - отозвался я, - лучше я брошусь под автомобиль.

          Петр Петрович засмеялся. На последующих парах он неизменно спрашивал всех подряд:

          - Пойдете к доске или вам лучше сразу под автомобиль?

          Когда же я заболел, рассказывали, что не увидевший меня на последней парте Петрик поинтересовался: «А где же этот храбрый шут?» В общем у нас сложились своеобразные отношения. В них приязнь причудливо смешивалась с ненавистью. Что действительно частенько бывает между шутами и царями. А замашками Лохненко вполне походил, если уж не на какого-нибудь царька, то на князька точно.

          Было ему лет пятьдесят, но выглядел он моложе. Носил исключительно черное. Летом это был костюм. Зимой к нему добавлялись черные куртка и шляпа. Его стройная фигура была закалена горным туризмом и балетом. Когда он легко бежал вниз по ступенькам к кафедре, а его рубашка вздувалась на спине пузырем - всегда хотелось подставить ему подножку. Вот бы быстро докатился... Но без приключений он стремительно добирался до доски, где, отставив левую ногу, застывал в четвертой балетной стойке. Все эти движения из лекции в лекцию он повторял, как по заданной программе.

          Ни к беременным, ни к заплаканным, ни к долго болевшим или уходящим в армию - он снисхождения не проявлял. Точно как те горы, по перевалам которых он привык ползать во время отпуска.

          Накануне пересдачи Петрику я шел с приятелями по институтской асфальтовой дорожке. А в тот период у меня выработалась идиотская привычка беспрерывно сплевывать. Я плевал до липкой сухости во рту. Организм пыжился, производя слюну, но за мной не поспевал. Даже губы шершавыми стали. А тут я забылся минут на пятнадцать и во рту скопилось приличное количество жидкости. Почувствовав ее, я высунул благодарным трамплином язык - сокращение легких и углекислый газ с ужасным чмоком вытолкнул водянистую массу. Дальше эстафету принял ветер и ,как-то странно размазав ее в пространстве, придал ей форму купола. И вот этот самый купол полностью накрыл мужчину, мирно шагающего впереди нас.

          Смех у приятелей оборвался . Я приготовился к тому, что в зависимости от темперамента гражданина придется: или драться, или извиняться.

          Мы замерли. А мужичок шел как ни в чем не бывало. Волок свое тельце в черненьком ничуть не реагируя на увлажнение.

          Нам обратно стало весело. Мы захохотали. Но вдруг внезапно у меня в мозгу идентифицировался образ и я воскликнул:

          - Мужики, да это ж Лохненко!

          Никогда я не видел, чтобы лица бледнели с такой скоростью. После двадцатисекундного стояния мы решили отправиться другой дорогой. Однако Петрик не обернулся. Наверное, производя в уме какие-то вычисления, он подумал как Пятачок - дождь начинается. Через десять минут мои щеки наполнились кровью и не без бахвальства я произнес:

          - Плюнуть на самого Лохненко и остаться в живых - не каждому дано! Обычно плевать на других получалось только у него.

          На следующий день в финале консультации Петрик поглядел в аудиторию своим неподвижным, анакондовским взглядом и спросил:

          - Кто пойдет в деканат узнать, в какой аудитории у меня следующая консультация? Я опаздываю.

          - Я! - резво вскочил посланец Узбекистана, пересдающий математику уже полгода.

          - Хорошо, - отозвался Лохненко.

          Потом поймал зрачками меня и неожиданно повернул тему:

          - Нет, пойдет Коньков! Пусть учится собранности!

          «Вот козлина», - вяло подумал я и стал выполнять приказ.

          Я приперся в деканат и стал таращиться на стенды. Какой-то кретин довольно хитро расчертил сетку с расписаниями. Она была на двух ватманах: один под другим. Клеточки совпадали. Петрик торопился и времени разбираться мало. Ага, вроде 7 корпус, аудитория 20. Это почти там же, где он сейчас.

          Бегу назад и сталкиваюсь со спешащим Лохненко:

          - Петр Петрович, вам надо обратно...

          Он воротит оглобли и шустро исчезает.

          Не знаю, что заставило меня вернуться в деканат и посмотреть еще раз? Провидение? Гляжу это коварное расписание: батюшки! совпадение клеточек случайное. У него, кажись, консультация в 19 корпусе ,а не в 7-м.

          В огорчительном настроении бреду обратно и сталкиваюсь со взмыленным Петриком на той же дорожке.

          - Где?!! - звероящерно рычит он.

          - В 19-ом, - кротко говорю я.

          Опаздывающий Петрик унесся крылатой ракетой в корпус напротив, чуть не разнеся его. Однако через две минуты он вылетел и оттуда, прямиком устремясь в деканат. За его ломаной траекторией я наблюдал из-за угла.

          Позднее в мрачном одиночестве я выяснил, что на самом деле схема расписания была еще более мудреной, чем я предполагал. Она была составлена буквой «Г». Ход конем. Правильный ответ - 21-й корпус. Куда, не ошибившись, помчался владыка цифр. А ведь через три дня у меня была завершающая пересдача...

          Два дня я от страха беспрерывно ел печенье (в холодильнике уже ничего не осталось) и смотрел телевизор. Причем, если раньше определенные передачи вроде «Сельского часа» я презирал, то сейчас глядел их с маньячным интересом. Очень мне важно было узнать, что агроном Селифан Мефодиевич вставал спозаранку и щупал землю, определяя сухая ли она, дабы на основании этого прикидывать, когда засевать яровые...

          Печенье закончилось в 9 часов вечера третьего дня, а телевизор погас в полвторого ночи. Еще какое-то время я внимательно смотрел в его раздраженно зудящий серый экран. «Ну все, - думаю, - теперь-то Петрик и плюнет на меня, и бегать заставит. Его очередь».

          В полтретьего, чтобы хоть как-то перебороть ужас, я взялся писать шпоры. Обыкновенный тетрадный лист я принялся заполнять ювелирным почерком. К семи утра мне стало легче. С удовольствием услышав шаркающий звук метлы дворника (ура! не одному мне плохо!) я отвалился от стола и, свернувшись тревожным бубликом, продремал до девяти.

          Утром, прожевав глазунью, я прикинул: «Куда же мне запрятать шпаргальное сокровище? Колготок, как у девчонок, у меня нет... О! В пиджачок! Серенький, шерстяной, с большим внутренним карманом».Положив туда священный листок, я потащился на казнь.

Лето достигло пика. Температура 34 градуса. В метро на мой пиджак удивленно глазела публика в майках и футболках. Особенно крестьянские тетки. В ответ я злобно потел.

В коридоре жужжала растревоженная толпа.

          - Ну как он? Заваливает? - налетел я. - Ты сдала? - подступился я к одной барышне.

Она кивнула бледной физиономией.

          - Дай конспект...

          - Бери.

          - Хочешь, и мой возьми - отозвалась сердобольная Вика Крушеницкая из параллельной группы, всовывая мне 96-страничный полосатый кладезь знаний. Еще я нахватал шпоры, перетянутые резинками и экспроприировал у одного отличника маленький синенький блокнотик.

          Теперь надо было покумекать, как это все на мне распределить. Значит так, шпоры набиваю в передние карманы брюк, блокнотик - в задний. Один конспект просовываю за штаны спереди, другой - сзади. Ходить трудно, но можно. Хлопаю себя по заветной бумажечке во внутреннем кармане, дергаю ручку на себя и шагаю в пропасть...

          Я деревянно приблизился к трону. Лохненко довольно долго на меня смотрел, а потом спросил:

          - Вам не жарко? Снимите пиджак.

          - Нет, - говорю, - спасибо. Меня знобит.

          - А вы все-таки снимите, - настаивал Петрик, - и положите на первую парту.

          «Вот, - думаю, - зря парился. И как же я сниму, если у меня и с одной стороны конспект из штанов торчит, и с другой?»

          Обреченно рулю к первой парте. В голове созрел план стриптиза.

          Я расстегиваю пиджак, стоя спиной к Лохненко, выуживаю передний конспект и незаметно кладу его в парту. Выхватываю из внутреннего кармана священный листик и заталкиваю его за пазуху. Потом поворачиваюсь к Петрику лицом и, медленно снимая пиджачину левой рукой, правой вытаскиваю провалившийся в задницу второй конспект.

Народ, до этого испуганно трудившийся над заданиями, наблюдая над моими манипуляциями, начал предательски  веселиться.

          Возвращаюсь к столу и замечаю, что карманы, доверху набитые шпорами, подозрительно вздуты. Заметил это и Петрик.

          - Лучше сами вытащите и выбросите все на стол, -сказал он.

          Причем сказал это Лохненко как-то весело, заразившись радостностью от публики, хотя и не ведал причины ее возникновения.

          Вытряхнув содержимое и взяв билет, я повернулся и сделал первый шаг, как тут же услышал:

          - А это что у вас квадратное в заднем кармане?

          Черт! Блокнотик, зараза, распластанный моими ягодицами, рельефно обозначился и обнаружил себя.

          - Платочек, - нашелся я.

          - Несите его сюда, Коньков. Я посмотрю, что это за платочек - уже смеялся Петрик.

          А надо сказать, у меня была постоянная потребность протирать очки. Опасаясь по утрам, взял ли я с собой платок , я часто хватал новый, не проверив, может в кармане томится вчерашний. Иногда их скапливалось и три. Иногда - больше.

          Короче, когда Петрик попросил меня достать платочек - я его извлек. Он скомандовал: следующий. Пожалуйста. Дальше... Через две минуты на столе Лохненко была гора помятых, пожмаканных платков. Их было семь! Когда я доставал седьмой, народ от смеха впал в бешенство, не забывая под шумок беззастенчиво драть из учебников.

          Наконец, был выужен злосчастный блокнотик. Как только я совсем было собрался дернуть на свое место, неожиданно из щели в рубашке выглянул малюсенький кусочек заветной шпоры.

          Уловив остановившийся на нем взгляд Петрика, я машинально стал отступать.

          - Стоять! - вскричал мучитель. - А это что у вас под рубашечкой - беленькое?!

          - Тело, - молвил я.

          Публика рухнула на скамейки, даже прекратив на время списывать. Это было выше их сил.

          - Давайте сюда это тело! - провозгласил торжествующий математик.

          О, небеса! С какой печалью я доставал свой талисман. Ведь это все равно, что расстаться с последней надеждой. Наверное, поэтому я решился на совсем уже сумасшедший трюк.

          - Я положу его в парту, - быстро сказал я Петрику.

          Я подвалил к парте, пошуршал листиком в ее отделении, как бы давая понять, что положил его, а затем, стоя спиной, со спокойной стремительностью иллюзиониста засунул опять под рубашку. Народ от моей наглости обалдел, а потому прореагировал тихо.

Окончательно сойдя с ума, я вернулся к столу и расставив руки и ноги, звонко сказал:

          - Проверяйте!

          - Хватит, - самодовольно изрек Лохненко. - Верю. Идите уже...

          Когда я двинулся, он все-таки добавил:

          - Теперь вы, Коньков, ПОЧТИ пустой!

          Это «почти» грело мне грудь. И хотя я не заглядывал в шпору, неплохо сработала ночная память. Я сдал этот чудный экзамен. Однако опыт обыска многому научил меня. Уже на физику я пронес шпоры в носках.

Главная

Обратно

Дальше